Неточные совпадения
— Смотри, не хвастай силою, —
Сказал мужик с одышкою,
Расслабленный,
худой(Нос вострый, как у мертвого,
Как грабли руки тощие,
Как спицы ноги длинные,
Не
человек — комар).
— Да, и повторяю, что
человек, который попрекает меня, что он всем пожертвовал для меня, — сказала она, вспоминая слова еще прежней ссоры, — что это
хуже, чем нечестный
человек, — это
человек без сердца.
«Эта холодность — притворство чувства, — говорила она себе. — Им нужно только оскорбить меня и измучать ребенка, а я стану покоряться им! Ни за что! Она
хуже меня. Я не лгу по крайней мере». И тут же она решила, что завтра же, в самый день рожденья Сережи, она поедет прямо в дом мужа, подкупит
людей, будет обманывать, но во что бы ни стало увидит сына и разрушит этот безобразный обман, которым они окружили несчастного ребенка.
Он знал, что такое военный
человек, и, по виду и разговору этих господ, по ухарству, с которым они прикладывались к фляжке дорогой, он считал их за
плохих военных.
— Поэтому для обрусения инородцев есть одно средство — выводить как можно больше детей. Вот мы с братом
хуже всех действуем. А вы, господа женатые
люди, в особенности вы, Степан Аркадьич, действуете вполне патриотически; у вас сколько? — обратился он, ласково улыбаясь хозяину и подставляя ему крошечную рюмочку.
Тем
хуже для тебя», говорил он мысленно, как
человек, который бы тщетно попытался потушить пожар, рассердился бы на свои тщетные усилия и сказал бы: «так на же тебе! так сгоришь за это!»
Бог даст, не
хуже их доедем: ведь нам не впервые», — и он был прав: мы точно могли бы не доехать, однако ж все-таки доехали, и если б все
люди побольше рассуждали, то убедились бы, что жизнь не стоит того, чтоб об ней так много заботиться…
Если я позабочусь о сохраненье, сбереженье и улучшенье участи вверенных мне
людей и представлю государству триста исправнейших, трезвых, работящих подданных — чем моя служба будет
хуже службы какого-нибудь начальника отделения Леницына?
Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо
человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще
хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием.
— Нет, барин, как можно, чтоб я был пьян! Я знаю, что это нехорошее дело быть пьяным. С приятелем поговорил, потому что с хорошим
человеком можно поговорить, в том нет
худого; и закусили вместе. Закуска не обидное дело; с хорошим
человеком можно закусить.
Герой наш поворотился в ту ж минуту к губернаторше и уже готов был отпустить ей ответ, вероятно ничем не
хуже тех, какие отпускают в модных повестях Звонские, Линские, Лидины, Гремины и всякие ловкие военные
люди, как, невзначай поднявши глаза, остановился вдруг, будто оглушенный ударом.
Он не участвовал в ночных оргиях с товарищами, которые, несмотря на строжайший присмотр, завели на стороне любовницу — одну на восемь
человек, — ни также в других шалостях, доходивших до кощунства и насмешек над самою религиею из-за того только, что директор требовал частого хожденья в церковь и попался
плохой священник.
«А что ж, — подумал про себя Чичиков, — заеду я в самом деле к Ноздреву. Чем же он
хуже других, такой же
человек, да еще и проигрался. Горазд он, как видно, на все, стало быть, у него даром можно кое-что выпросить».
Раскольников протеснился, по возможности, и увидал, наконец, предмет всей этой суеты и любопытства. На земле лежал только что раздавленный лошадьми
человек, без чувств, по-видимому, очень
худо одетый, но в «благородном» платье, весь в крови. С лица, с головы текла кровь; лицо было все избито, ободрано, исковеркано. Видно было, что раздавили не на шутку.
— Покойник муж действительно имел эту слабость, и это всем известно, — так и вцепилась вдруг в него Катерина Ивановна, — но это был
человек добрый и благородный, любивший и уважавший семью свою; одно
худо, что по доброте своей слишком доверялся всяким развратным
людям и уж бог знает с кем он не пил, с теми, которые даже подошвы его не стоили! Вообразите, Родион Романович, в кармане у него пряничного петушка нашли: мертво-пьяный идет, а про детей помнит.
Он был до того
худо одет, что иной, даже и привычный
человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу.
И так-то вот всегда у этих шиллеровских прекрасных душ бывает: до последнего момента рядят
человека в павлиные перья, до последнего момента на добро, а не на
худо надеются; и хоть предчувствуют оборот медали, но ни за что себе заранее настоящего слова не выговорят; коробит их от одного помышления; обеими руками от правды отмахиваются, до тех самых пор, пока разукрашенный
человек им собственноручно нос не налепит.
Кабанов. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит,
хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел,
людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на радость, что ль, иду?
«Я знаю», говорит она: «
худую славу,
Которая у вас,
людей,
Идёт про Змей,
Что все они презлого нраву...
К несчастью, то ж бывает у
людей:
Как ни полезна вещь, — цены не зная ей,
Невежда про неё свой толк всё к
худу клонит;
А ежели невежда познатней,
Так он её ещё и гонит.
Как в
людях многие имеют слабость ту же:
Всё кажется в другом ошибкой нам:
А примешься за дело сам,
Так напроказишь вдвое
хуже.
У него, у сорокачетырехлетнего
человека, агронома и хозяина, навертывались слезы, беспричинные слезы; это было во сто раз
хуже виолончели.
— Клевета? Эка важность! Вот вздумал каким словом испугать! Какую клевету ни взведи на
человека, он, в сущности, заслуживает в двадцать раз
хуже того.
Вошел
человек лет шестидесяти, беловолосый,
худой и смуглый, в коричневом фраке с медными пуговицами и в розовом платочке на шее. Он осклабился, подошел к ручке к Аркадию и, поклонившись гостю, отступил к двери и положил руки за спину.
Климу давно и хорошо знакомы были припадки красноречия Варавки, они особенно сильно поражали его во дни усталости от деловой жизни. Клим видел, что с Варавкой на улицах
люди раскланиваются все более почтительно, и знал, что в домах говорят о нем все
хуже, злее. Он приметил также странное совпадение: чем больше и
хуже говорили о Варавке в городе, тем более неукротимо и обильно он философствовал дома.
— Интеллигенция — это лучшие
люди страны, —
люди, которым приходится отвечать за все
плохое в ней…
И я тоже против; потому что вижу: те
люди, которые и лучше живут, —
хуже тех, которые живут плохо.
Самгин завидовал уменью Маракуева говорить с жаром, хотя ему казалось, что этот
человек рассказывает прозой всегда одни и те же
плохие стихи. Варвара слушает его молча, крепко сжав губы, зеленоватые глаза ее смотрят в медь самовара так, как будто в самоваре сидит некто и любуется ею.
— Не склеилась у нас беседа, Самгин! А я чего-то ждал. Я, брат, все жду чего-то. Вот, например, попы, — я ведь серьезно жду, что попы что-то скажут. Может быть, они скажут: «Да будет —
хуже, но — не так!» Племя — талантливое! Сколько замечательных
людей выдвинуло оно в науку, литературу, — Белинские, Чернышевские, Сеченовы…
— Мм… Значит — ошибся. У меня
плохая память на лица, а
человека с вашей фамилией я знавал, вместе шли в ссылку. Какой-то этнограф.
— Сообразите же, насколько трудно при таких условиях создавать общественное мнение и руководить им. А тут еще являются
люди, которые уверенно говорят: «Чем
хуже — тем лучше». И, наконец, — марксисты, эти квазиреволюционеры без любви к народу.
— Героем времени постепенно становится толпа, масса, — говорил он среди либеральной буржуазии и, вращаясь в ней, являлся хорошим осведомителем для Спивак. Ее он пытался пугать все более заметным уклоном «здравомыслящих»
людей направо, рассказами об организации «Союза русского народа», в котором председательствовал историк Козлов, а товарищем его был регент Корвин, рассказывал о работе эсеров среди ремесленников, приказчиков, служащих. Но все это она знала не
хуже его и, не пугаясь, говорила...
— Это — плохо, я знаю. Плохо, когда
человек во что бы то ни стало хочет нравиться сам себе, потому что встревожен вопросом: не дурак ли он? И догадывается, что ведь если не дурак, тогда эта игра с самим собой, для себя самого, может сделать
человека еще
хуже, чем он есть. Понимаете, какая штука?
Фактами такого рода Иван Дронов был богат, как еж иглами; он сообщал, кто из студентов подал просьбу о возвращении в университет, кто и почему пьянствует, он знал все
плохое и пошлое, что делали
люди, и охотно обогащал Самгина своим «знанием жизни».
— Вероятно, то, что думает. — Дронов сунул часы в карман жилета, руки — в карманы брюк. — Тебе хочется знать, как она со мной? С глазу на глаз она не удостоила побеседовать. Рекомендовала меня своим как-то так:
человек не совсем
плохой, но совершенно бестолковый. Это очень понравилось ведьмину сыну, он чуть не задохнулся от хохота.
«Идиоты!» — думал Клим. Ему вспоминались безмолвные слезы бабушки пред развалинами ее дома, вспоминались уличные сцены, драки мастеровых, буйства пьяных мужиков у дверей базарных трактиров на городской площади против гимназии и снова слезы бабушки, сердито-насмешливые словечки Варавки о народе, пьяном, хитром и ленивом. Казалось даже, что после истории с Маргаритой все
люди стали
хуже: и богомольный, благообразный старик дворник Степан, и молчаливая, толстая Феня, неутомимо пожиравшая все сладкое.
— Нет, уверяю вас, — это так, честное слово! — несколько более оживленно и все еще виновато улыбаясь, говорил Кумов. — Я очень много видел таких; один духобор — хороший
человек был, но ему сшили тесные сапоги, и, знаете, он так злился на всех, когда надевал сапоги, — вы не смейтесь! Это очень… даже страшно, что из-за
плохих сапог
человеку все делается ненавистно.
— Смешной. Выдумал, что голуби его — самые лучшие в городе; врет, что какие-то премии получил за них, а премии получил трактирщик Блинов. Старые охотники говорят, что голубятник он
плохой и птицу только портит. Считает себя свободным
человеком. Оно, пожалуй, так и есть, если понимать свободу как бесцельность. Вообще же он — не глуп. Но я думаю, что кончит плохо…
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман с одной девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный
человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством. Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того
хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
— Что ты, брат, дребедень бормочешь? — удивленно спросил Дронов. — Точно я — гимназист или — того
хуже —
человек, с которым следует конспирировать. Не хочешь говорить, так и скажи — не хочу.
— Обедать? Спасибо. А я хотел пригласить вас в ресторан, тут, на площади у вас, не
плохой ресторанос, — быстро и звонко говорил Тагильский, проходя в столовую впереди Самгина, усаживаясь к столу. Он удивительно не похож был на
человека, каким Самгин видел его в строгом кабинете Прейса, — тогда он казался сдержанным, гордым своими знаниями, относился к
людям учительно, как профессор к студентам, а теперь вот сорит словами, точно ветер.
—
Хуже, потому как над евреями допущено изгаляться, поляки — вроде пленные, а мы — русские, казенные
люди.
— Да, — сказал Клим, нетерпеливо тряхнув головою, и с досадой подумал о
людях, которые полагают, что он должен помнить все глупости, сказанные ими. Настроение его становилось все
хуже; думая о своем, он невнимательно слушал спокойную, мерную речь Макарова.
Вскоре явилась Любаша Сомова; получив разрешение жить в Москве, она снова заняла комнату во флигеле. Она немножко
похудела и как будто выросла, ее голубые глаза смотрели на
людей еще более доброжелательно; Татьяна Гогина сказала Варваре...
Я хочу разбогатеть для того, чтоб показать
людям, которые мной командуют, что я не
хуже их, а — умнее.
Оживляясь, он говорил о том, что сословия относятся друг к другу иронически и враждебно, как племена различных культур, каждое из них убеждено, что все другие не могут понять его, и спокойно мирятся с этим, а все вместе полагают, что население трех смежных губерний по всем навыкам, обычаям, даже по говору — другие
люди и
хуже, чем они, жители вот этого города.
И почти всегда ему, должно быть, казалось, что он сообщил о
человеке мало
плохого, поэтому он закреплял конец своей повести узлом особенно резких слов.
«Жаловаться — не на что. Он — едва ли хитрит. Как будто даже и не очень умен. О Любаше он, вероятно, выдумал, это — литература. И —
плохая. В конце концов он все-таки неприятный
человек. Изменился? Изменяются
люди… без внутреннего стержня. Дешевые
люди».
Рассказывая, он не исповедовался, а говорил о себе, как о соседе, который несколько надоел ему, но, при всех его недостатках, —
человек не
плохой.
Все это мертвецы, спящие
люди,
хуже меня, эти члены света и общества!